СЕМЬДЕСЯТ ДВЕ НЕБЫЛИЦЫ

Давно было дело. Жил один хан. От безделья и скуки у него что ни день - новая прихоть и причуда. Совсем извел окружающих. Житья от него не стало. Для каприза и забавы не жалел хан и родной своей дочери.

Все уже, казалось, перепробовал хан, чтобы развлечь себя, а все скучно ему. Все выдумывает что-нибудь. Вконец замучил подданных.

Однажды надумал хан новую затею. Объявил, что выдаст замуж дочь свою за того человека, который в один присест расскажет ему без единой запинки 72 небылицы и ни одного слова правды. А кто начнет да собьется, тому не то что дочери ханской, а и света белого не увидеть. Жестокий был хан.

Из придворных ханских многие рады были бы получить ханскую дочь в жены. Приданое у нее несметное: золота, серебра, жемчуга, шелка и бархата не счесть. Глаза у придворных от жадности разгораются, да ума и смелости, чтобы 72 неправды рассказать, не хватает.

Прошел день, другой. Третий наступил. Нет смельчаков. Приказал хан по всем владениям своим объявить о желании выдать дочь замуж за рассказчика 72 небылиц.

Стали съезжаться к хану сыновья нойонов. Ни один не рассказал хану 72 небылицы: то собьется рассказчик, то нечаянно правду скажет, то мало небылиц сочинил. Гонит их от себя хан.

Пришел к ханской стоянке один молодой человек. Одет плохо, на вид невзрачный. Сын бедняка и сам батрак.

- Могу,- говорит, посмеиваясь,- рассказать хану 72 небылицы, неправды.

Гонит стража бедняка - куда ему! Однако, подумав, доложили хану. Удивился хан, разгневался:

- Бедняк, черная кость, а тоже лезет, с сыновьями нойонов тягаться хочет.

Но все же любопытство овладело ханом. Велел он впустить молодого человека.

- Расскажешь,- спрашивает хан,- 72 небылицы?

- Конечно,- отвечает батрак,- это дело нетрудное. И начал батрак:

- Родился я раньше отца. Взял неродившегося верблюжонка, привязал его за шею к невыросшему дереву. Сделал ручку-плетку из нескрученной веревки, пошел пасти табун своего пра-пра-прадеда. Жара была страшная, земля льдом покрылась, идешь и скользишь. От жары табун в разные стороны разбегается. Воткнул я плетку в землю, лег под ее летней тенью да так крепко уснул, что проснулся осенью. Посмотрел на табун - нет гнедой лошади - кобылицы, водительницы табуна, у которой брюхо величиной с земной шар, а уши как крыша кибитки. Пошел искать гнедую лошадь-кобылицу; гляжу - она на лугу ожеребилась.

Сел я верхом на лошадь, жеребенка малого взял с собою, за седло перекинул,- да не поднимет мать-матка, везти не может.

Сел я на жеребенка, мать-матку за седло перекинул, повез нас жеребенок.

Когда въехал я на одну горку, гора от тяжести проваливалась, когда же въехал на верх цветка, что на откосе балки рос, цветок покачнулся, но выдержал. На другую гору въехал, гора опять провалилась, спасибо, жеребенок на рог черного жука въехал; жук покачнулся, но выдержал.

Поехал дальше, убил я, не догнав, зайца, которого не видел. Сошел с коня, закурил трубку без табака, посидел на траве, вернулся, на коня сел, вижу - свою бритую голову оставил там, где сидел.

Поехал за своей бритой головой. Еду, обливаюсь потом, приехал, вижу - нижняя часть головы ко льду примерзла. Взял я бритую голову, подбросил ее за волосы раза три, надел голову на свое место. Поехал в разные стороны, приехал к кибитке, сошел с коня.

В кибитке той убили муху и готовили угощение. Жирная была черная муха. Наелись все досыта, а остаток мухи в семидневный запас припрятали, а остаток от запаса все родственники и знакомые хозяина кибитки ели и сыты остались.

Жиром мушиным намазал я один свой сапог, а другой забыл смазать. Встал я наутро - с левой ноги смазанный жиром сапог здесь, а несмазанный, с правой, убежал. Воткнул я в один сапог обе ноги, побежал искать второй сапог. Бежал-бежал, до ставки хана добежал. Смотрю, а сбежавший сапог у того хана служит, подносчиком водки сделался. Взял я убежавший сапог, обеими руками отхлестал его по щекам, надел тот сапог с правой ноги на левую ногу, ушел.

Иду дальше. За три версты услышал шум тихий, подъехал, смотрю - уж лягушку сосет. Попросил я у него лягушку, закусил сытно кусочком, вернул ужу лягушку.

Когда по берегу реки шел, видел, как пауки своей паутиной рыбу ловили. Добрые пауки-рыболовы и мне пару мелких рыбешек да одного сазана большого подарили. Дальше пошел. Вижу у корня невзошедшей травы-полыни лиса, еж и тушканчик в карты играют. Присел и я играть. Выиграл все деньги, что у лисы, ежа и тушканчика в карманах и за пазухой были.

Пошел дальше - у другого корня невзошедшей полыни лежит нерожденный зайчик. Не видя того зайчонка, ударил я его, а потом, не держа руками, привязал к седлу.

Пошел дальше. Шел-шел, а потом - надоело; стал я и заснул стоя. Сплю крепко, да во сне чувствую - дерется кто-то в ногах у меня. Вздрогнул от страха, открыл глаза, гляжу: сапоги мои друг с другом дерутся.

- Из-за чего деретесь?- спрашиваю. Отвечает правый сапог:

- Почему ты смазал левый сапог мушиным жиром, а меня обидел? Вот мы и деремся.

Затейнику драки, правому сапогу, дал я по справедливости две пощечины, а левому три пощечины. Обиделись сапоги, пошептались, с ног моих снялись и убежали. Только я заснул, снова чувствую - опять драка идет. Проснулся: мой нож дерется со своими ножнами. Спрашиваю:

- Что за драка идет? Отвечают ножны:

- Ты, хозяин, дал ножу мясо, а нам нет. Вот мы и деремся.

Дал я ножнам мяса, одел ножны в нож, чтобы не ссорились, положил их спать, а они от обиды вслед за сапогами пустились.

Проспал я суток пять. Проснувшись наутро, почувствовал жажду, зной стоит, жара жгучая. Добежал по воздуху до степного ключа-родника, бившего фонтаном. Подбежал и вижу: замерз фонтан от жары и зноя, как кочан капусты. Лед толстый, крепкий, пробить его нечем.

Думал я, думал, догадался: сорвал свою голову с шеи, размахнулся, ударил об лед - молния сверкнула, распался лед, тут я водой хлынувшей напился. Когда надевал голову, посмотрел на нее, а голова подмигивает мне, зубы скалит, посмеивается, дал ей щелчок и снова надел.

По дороге собака издохшая ко мне пристала. Сел отдохнуть я, отвязал от седла зайца, что нерожденным мне в руки попался, пустил его под кустиком полежать. Не дошел до куста заяц, как на него собака бросилась. Не успел я с места двинуться, как собака уже быстрее стрелы к нему летела. Смотрел-смотрел я на небо, пока собака с глаз не скрылась. Вот чудо, думаю! Поглядел я на землю: лежит мой зайчонок цел-целехонек и спит под кустиком, похрапывает. Лег и я рядом с ним и слышу, как задние ноги зайчика перед передними похваляются:

- Трусы вы несчастные! То ли дело мы! Вы чуть что, сейчас же удрать норовите, да все впереди нас бежите. А вот мы не такие! Никакой враг нам не страшен. Сами видели, как мы сейчас собаку на тот свет спровадили!

Оказалось, что зайчонок задними ногами так собаку лягнул, что она без остановки на тот свет отправилась. Ну и ну! Отпустил я зайца, без него пошел.

Курить мне опять захотелось; достал кисет, наложил в табак трубку, сделал из него кремень, из воды - трут, ударил о кремень - искры летят, горит трут - славно покурил я!

Отдохнуть хотел, да не пришлось. Два больших кургана затеяли спор, кто из них старше. Спорили-спорили да в драку пустились. Пыль кругом стоит, земля трясется, от ударов по степи малые курганчики, что шишки выскакивают. Ушел я от драчунов, опять по дороге путь свой держу.

Только прошел немного и вижу - стоит вверх ногами кибитка. Зашел в нее - глазам не поверил: пир горой идет, один сапог мой разносит гостям водку, нож мой мясо режет и пирующим раздает. Увидели меня сапог и нож, обрадовались:

- Хозяин, хозяин наш пришел.

Угощать меня стали: сапог водку подливает, нож мясо подносит. Наелся, напился, выспался сладко, пошел наутро дальше. Иду, по пути сладкий тёрн зеленый срываю и кушаю. По дороге мимо меня одной лошадью запряженная тройка промчалась.

Дошел к вечеру домой, верст пятьсот отмахал за день. Смотрю - табун прирост дал: ожеребились кобылы верблюдами. Верблюдов тех желтых стало уже восемьдесят. Выбрал я могучего великана-верблюда, сел на него, не выдерживает меня верблюд, валится.

Не вытерпел хан:

- Да, может, верблюд твой,- кричит,- слабый да маломощный был! Отвечает батрак:

- Нет, хан, верблюд мой сгрызал на корню дерево сосновое, так что дерево и покачнуться не успевало.

- Да может,- не унимался хан,- дерево-то низкое да тонкое было!

- Нет, дерево то в 150 обхватов было, а как кинул его верблюд в худук глубиной в 65 саженей, так дерево еще на 15 саженей над колодцем торчало.

Насупился хан. Дочь его - ни жива ни мертва. Придворные в ужасе. За простого батрака ханскую дочь выдавать придется. Делать нечего. Повздыхал хан и отдал дочь свою батраку. Дочь та красавицей была, да в красоте и батрак ей не уступал. Взял батрак себе в жены дочь ханскую и зажил с ней счастливо.